Опасные удовольствия - Страница 110

110

И сейчас Андрей терпеливо дожидался прихода Лидии Павловны, в надежде вытрясти из нее признание, что она видела Алену Дмитриеву не утром, а в половине второго – когда отъехал ошибочный грузовик-мусоросборник.

От соседнего подъезда отделилась сумрачная фигура, подползла к скамейке и приткнулась рядом с Андреем. Это был небритый, расхристанный мужик низкого роста, сизый и откровенно страдающий, в замызганном пиджачке и мятой панамке. Он что-то бубнил себе под нос.

– …Все несчастья от них, противных, говорю, погибель наша, наказание, кара, возмездие… ползают такие мелкие… безобидными прикидываются, а на самом деле – весь вред от них, гадких…

«О тараканах, что ли? – подумал Андрей. – У него начинается белая горячка!»

– …Ненавижу, ненавижу их! Баба – дьявольское отродье, погибель наша, наказание, кара, возмездие… грипп ее мучает, аспирин купила, кальцекс, а меня что мучает, не спросила, вот ложись и помирай, ох, как плохо мне, никакой жалости, аспирин, последние деньги истратила на мерзость непонятную, да пусть сдохнет от этого гриппа, ненавижу, ненавижу… Баба – это мужику путевка в ад, собьет с пути, всю душу вытрясет, испоганит, мерзко мне, мерзко…

– Позвольте с вами не согласиться, милейший, – не выдержал Андрей. – Как ужасно отзываетесь вы о женщинах, хотя ваша оценка наверняка подогревается распространенным мужским недомоганием.

Андрей призадумался, вспомнил лицо Дирли-Ду, потом Катерины и продолжил:

– Женщина – богиня природы, символ Божьего вдохновения, женщина дарит жизнь, надежды и радость, с нее все начинается, она отправная точка всех наших мыслей, гениальных озарений, чувств, ее любовь – восторг и экстаз, то, к чему мы стремимся, о чем мечтаем…

– Мерзкие они, отвратительные, – настойчиво бубнил злобный коротышка. – А тебя, должно быть, любят бабы, что ты такой к ним ласковый. А меня вот почему-то не любят!

Они очень странно смотрелись вместе – свинцово-сизый мятущийся пьянчужка и крупный, фешенебельный, душистый Пряжников – в красивом плаще и с узлом карденовского галстука у горла.

– Ненавижу, ненавижу, сколько бы я в жизни хорошего сделал, если бы… ох, как плохо… женские подлости, свинство, проклятые, всю жизнь мне искорежили. Распоряжаются, как хотят, а это моя жизнь, и я в ней хозяин, зараза…

Андрей с отвращением молчал. Кроха в панамке извергала из себя потоки зловонной словесной жижи, и Пряжникову казалось, что брызги летят ему в лицо. Он поднялся со скамейки.

– Постой, брат, – взмолился маленький алкоголик. – Дай пятнадцать тысяч, не хватает мне!

Мужичок горел таким отчаянием и болью, что Андрей остановился.

– Умираю я, пойми, последние деньги, стерва, унесла на аспирин, коммерческую аптеку облагодетельствовала, а про мужа забыла, плохо мне, муторно! – с новыми силами завопил алкаш, увидев некоторое сострадание в глазах Пряжникова. – Дай, прошу, пятнадцать, не убивай меня.

Андрей достал две десятитысячные.

– Что ты! – обрадовалась мятая панамка. – У меня немного есть, только добавить. Ну, давай двадцать. Тогда и на закусь хватит. Подожди, я мигом!

Озлобленный мужик молниеносно испарился, хотя никак нельзя было ожидать подобной резвости от его измученного организма.

Андрей снова опустился на скамейку. Лидия Павловна все не появлялась. Зато вскоре вернулся приободрившийся алкоголик с бутылкой, старой газетой «Московский комсомолец» и желтой ранеткой. Дрожащими руками он расстелил на скамейке бумагу, достал из кармана два граненых стаканчика.

– Ну, брат, спас! Мужик всегда мужика поймет. Вот бабы – нет. Не понимают они нас. Давай за встречу и взаимопонимание! Будем знакомы! Борькой меня зовут.

– Меня Андреем. Спасибо, я не буду. Настроения нет.

Отказ Пряжникова не обидел Борю. Муть в его глазах начала рассасываться, движения стали увереннее, а речь – более связной.

– Вот ты не веришь мне, что бабы – сволочной народ, а я тебе вмиг это докажу. Доказать?

– Не надо.

– Надо! Ты молодой, с тобой еще столько всего может случиться. А я тебя предостерегу. Предостерегу! Спасу тебя практически.

– Я как-нибудь выкручусь, – успокоил Андрей и снова попытался уйти. Но Борис жаждал общения.

– В этом подъезде девка жила, Вероника, на втором этаже…

Пряжников увесисто плюхнулся обратно на скамейку.

– Так. Вероника. И что?

– А то. Я в соседнем подъезде обитаю. И стена у нас с Вероникой общая. И такие эти стены хлипкие, что всегда я в курсе был, когда любовник у нее в гостях, когда фильм какой смотрит, а когда критическими днями мучается.

Боря звонко хрустнул ранеткой. Он чувствовал, что ему удалось заинтриговать благодетеля. Андрей терпеливо ждал. Его компьютерная память мгновенно воспроизвела список жильцов этого дома – соседний подъезд, второй этаж: квартира номер 44. Обитатели – Борис Геннадьевич Авдотьин, 1944 г. р., безработный, жена Кира Алексеевна Авдотьина, 1952 г. р., уборщица в магазине, брат Игорь Геннадьевич Авдотьин, 1938 г. р., безработный, брат жены Виктор Алексеевич Пирьянцев, 1961 г. р., безработный.

– И такая стерва была эта Вероника, что ее любовник укокошил. И правильно сделал! Я сам бы ее задушил! Лежал я утречком на диване, как раз у стенки, головой маялся, а они вздумали орать. Хотел постучать им, но увлекся, стал слушать. За нос его водила, подлая, культурной прикидывалась, а на самом деле… Вот чего еще в них не люблю – изворотливости! Вот я честно у тебя денег попросил, и ты мне их дал, потому что мы мужики и понимаем друг друга. А эта стерва пудрила ему мозги, что она вся такая приличная, тю-тю-тю, недотрога, пока он – как она его называла? – Глеб, да, перед фактом ее не поставил, что все про нее знает. Тут с ней истерика случилась, еще и обиделась, какова наглость! Глеб ей: зачем ты меня обманывала, а она: я тебя не обманывала, я просто не болтала лишнего. А мужику-то как обидно! Думал, спит с принцессой, оказалось… В общем, грохнул ее.

110